Читать книгу "Во что мы верим, но не можем доказать: Интеллектуалы XXI века о современной науке - Джон Брокман"

Мои взгляды на бессознательный контроль сформировались в процессе полевых исследований примитивной вокализации смеха. Я просил испытуемых объяснить, почему они смеялись в той или иной ситуации, и они придумывали правдоподобные объяснения причин своего поведения («Она сделала что-то забавное», «Она сказала что-то смешное», «Я хотел, чтобы она расслабилась»). При этом наблюдения за социальным контекстом показывали, что подобные объяснения не соответствовали действительности. В клиническом контексте такие объяснения называются «конфабуляциями» – честными, но ошибочными попытками объяснить свои действия.

Испытуемые также неверно предполагали, что приняли сознательное решение засмеяться, будто бы смех поддается сознательному контролю. Поэтому испытуемые так уверенно, хотя и неверно, объясняли свое поведение. Но засмеяться – не значит произнести «ха-ха-ха», это не слово, которое можно выбрать произвольно. Если нас попросят засмеяться по команде, мы вряд ли сможем это сделать. В определенном, обычно неформальном социальном контексте мы просто спонтанно начинаем смеяться. Но такое отсутствие волевого контроля не исключает возможности упорядоченного, предсказуемого поведения. Смех возникает в тех местах, где в письменной записи разговора должны были бы стоять знаки препинания; он редко прерывает структуру фразы. Мы можем сказать: «Мне нужно идти, ха-ха», но вряд ли «Мне нужно, ха-ха, идти». Этот эффект пунктуации очень надежен и требует координации смеха с лингвистической структурой речи. При этом смех возникает помимо осознанного контроля говорящего. Другие процессы дыхательных путей, например дыхание и кашель, также прерывают речь и тоже происходят неосознанно.

Открытие структурированного, но не поддающегося сознательному контролю смеха – когда люди не могли адекватно объяснить, почему смеются – привело меня к идее распространить эту ситуацию на другие виды поведения. Возможно, мы всю жизнь прислушиваемся к внутреннему голосу, который нашептывает нам те или иные конфабуляции причин наших действий. Правда ли, что важнейшие детали неврологического процесса, управляющего человеческим поведением, недоступны для самоанализа? Может быть, нужно поставить вопрос о сознании животных с ног на голову? Стоит ли гадать о том, обладают ли сознанием другие животные, насколько это сознание больше или меньше человеческого, насколько оно отличается от нашего? Способны ли мы сознательно контролировать свое поведение лучше, чем животные? Сложное общественное устройство пчел, муравьев и термитов показывает, что разумное поведение возможно при отсутствии сознательного контроля в той форме, как мы привыкли о нем думать. Возможно ли и желательно ли создание механического разума? Является ли разумное поведение признаком сознательного контроля? Какие задачи требуют сознания? Чтобы ответить на эти вопросы, может быть полезен парадоксальный подход к функциям, эволюции и развитию сознания.

Станислас Дехэн

Станислас Дехэн – директор подразделения когнитивного нейроимиджинга медицинского центра Фредерика Жолио, Орсе. Ведет исследования в сфере когнитивной нейропсихологии языка и обработки мозгом цифровой информации. Автор книги «Восприятие цифр: как разум создает математику».

Я верю (но не могу доказать), что мы очень недооцениваем различия между человеческим мозгом и мозгом других приматов.

Конечно, невозможно отрицать, что существуют важные общие черты в строении человеческого мозга и, скажем, мозга макаки. Чувствительная и двигательная зоны коры головного мозга у нас с ними организованы похожим образом; сходство можно найти даже в высших отделах головного мозга. С помощью метода магнитно-резонансной томографии мозга в нашей лаборатории мы наблюдали некоторые совпадения в теменных и лобных областях мозга человека и макаки – эти области отвечают за движения глаз, жесты рук и умение считать.

Но я боюсь, что эти преждевременные выводы о сходстве между мозгом человека и обезьяны могут скрывать от нас серьезные различия. Если сравнить основные зрительные области мозга макаки и человека, мы обнаружим, что у человека эта область в два раза больше; в высших отделах теменных и лобных долей у человека эти участки от 20 до 50 раз больше, чем у макаки. Многие считают, что в таких отделах мозга, как префронтальная и теменная кора, эти различия настолько велики, что привели к появлению дополнительных участков мозга. Что касается микроскопического уровня, существуют данные о том, что в коре передней части поясной извилины мозга человека и человекообразных обезьян обнаружены типы нейронов, которых нет у других приматов; эти так называемые веретенообразные клетки устанавливают связи во всей коре мозга. В итоге в мозге человека возникает намного более развитая дистанционная связность. Такие различия в структуре поверхности и связности, хотя во многих случаях они являются просто количественными, вызвали качественную революцию в функционировании мозга.

Вместе с Жан-Пьером Шанже из Института Пастера мы предположили, что более выраженная связность внутри мозга человека привела к возникновению уникальных и гибких связей между отдаленными участками мозга. Возможно, у людей есть примерно такие же специализированные церебральные процессоры, как и у наших предков-приматов. Однако может оказаться, что мозг человека обладает уникальной способностью получать доступ к информации, находящейся в каждом процессоре, и делать ее доступной почти для всех остальных процессоров с помощью дистанционной связи. Я верю, что у человека есть намного более развитое сознательное «рабочее пространство» – набор участков мозга, способных гибко обмениваться сигналами, позволяя нам управлять информацией изнутри и выполнять уникальный интеллектуальный синтез. Используя дальние связи этого «рабочего пространства», мы можем мобилизовать сверху вниз практически любые участки мозга и довести информацию до сознания.

Как только внутренняя связность системы превышает определенный порог, в ней возникают самоподдерживающиеся состояния активности. Я верю, что рабочее пространство человеческого мозга превысило этот порог и добилось значительной автономии. Это значит, что человеческий мозг намного меньше зависит от сигналов из внешнего мира, чем мозг других приматов. Активность человеческого мозга никогда не прекращается, она переходит из одного участка в другой, создавая чрезвычайно структурированный поток мыслей, которые мы проецируем во внешний мир.

Конечно, спонтанная активность мозга свойственна всем биологическим видам, но если моя гипотеза верна, то мы обнаружим, что в мозге человека она более заметна и структурирована, по крайней мере, в более развитых областях коры, где есть плотные нейроны «рабочего пространства» с длинными аксонами. Кроме того, если активность человеческого мозга может происходить независимо от внешних стимулов, нам придется искать новые парадигмы для его изучения, ведь «бомбардировки» человеческого мозга стимулами, как мы делаем в большинстве экспериментов по методу магнитно-резонансной томографии, уже недостаточно. Уже есть некоторые доказательства этого: сравнивая данные функциональной магнитно-резонансной томографии мозга людей и макак при активации одними и теми же визуальными стимулами, Гай Орбен и его коллеги из Католического университета Лейвена обнаружили, что активность префронтальной коры у макак в пять раз больше. При этом они отмечают, что «возможно, у людей больше волевого контроля над обработкой образов, чем у обезьян».